Катя Ткаченко - Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]
И я точно знаю, что это — мой отец, потому что на этой фотографии он очень похож на меня.
Гораздо больше чем там, в левой половине головы, где внезапно начинает появляться узенький лучик света.
Хотя боль не отступает, она просто становится глуше.
А вот третья фотография самая интересная, на ней все тот же мужчина и юноша, почти мальчик.
И это фотография крест накрест перечеркнута красным карандашом. С нажимом. За которым — ненависть.
И я даже знаю, чья.
Моей матери.
Как знаю и то, кто этот юноша.
Почти мальчик.
На фотографии ему лет пятнадцать, не больше.
А мужчине уже далеко за тридцать, может быть, что под сорок.
Она сделана позднее, чем две предыдущих.
И я не понимаю, где взяла ее мать.
Хотя мне это должно быть все равно.
Не все равно другое.
Этот мальчик на фотографии — мой муж.
Тот самый, который восемь лет назад изнасиловал меня в ванной моего брата.
Тот самый, который сегодня пьет кофе с человеком, который — судя по всему — мой отец.
И который, судя по тому, как он нежно обнимает моего мужа на фотографии, знает моего мужа уже очень много лет.
И если они и партнеры, то бизнес к этому не имеет никакого отношения!
16
Мы все боремся с демонами.
И я опять понимаю, как все же был прав Седой, назвав свою контору «Ремонт человеков».
Если мы боремся с демонами, то совсем не обязательно, что мы выигрываем.
И с нами начинает что–то происходит.
Как это сейчас происходит со мной.
А значит, мне необходим ремонт.
Как необходим он и тем, кто идет сейчас рядом со мной по улице.
Опять валит снег, крупными, совсем не весенними хлопьями.
Мне безумно хочется залезть в карман плаща и достать черные очки.
Те, что я купила вчера.
Хотя сейчас я не плачу, у меня нет сил плакать, я даже не знаю, смогу ли я когда–нибудь сделать это снова.
Я пуста, меня выпили и высосали.
Мои демоны оказались гораздо сильнее меня.
И я попросила Седого не о том.
Мне совсем не надо было знать, что происходит с моим мужем и почему он хочет меня убить.
Мне надо было узнать, что происходит со мной.
Хотя все это взаимосвязано, что–то происходит с моим мужем и что–то происходит со мной.
Я не знаю, куда мне сейчас идти, мне хочется кому–то выговориться, но я не знаю кому.
Летом можно сесть на лавочку и завести беседу с любым, кто сидит рядом.
С мужчиной, с женщиной, независимо от возраста.
Хотя в этом случае — лучше с женщиной.
Мужчине никогда не понять, он просто посмотрит на меня и покрутит пальцем у виска.
Или подумает о том, как бы ему сделать так, чтобы меня трахнуть.
Чего я сейчас совсем не хочу, так это трахаться. Ни с кем. Даже с ним.
Я хочу уткнуться кому–нибудь в плечо и разреветься, вот только слез нет и они не предвидятся.
Скорее, я просто вцеплюсь в это плечо зубами и прокушу до крови.
А потом стану смеяться, с окровавленным ртом и такой же кровавой улыбкой.
И меня заберут в клинику, сделают там укол и я буду лежать и смотреть в потолок тупыми, ничего не отражающими глазами.
Я достаю из кармана очки и надеваю их, пусть думают, что снег слепит мне глаза. Залепляет их, лишает меня зрения. Что у меня сейчас потечет краска и тогда я вообще ничего не буду видеть.
Демоны разрывают меня изнутри.
Там горячо, я чувствую, как они шевелятся и дышат.
Как царапаются коготками на своих мохнатых лапках.
Как начинают кровоточить мои легкие и желудок, печень, почки и — естественно — сердце.
Демоны хихикают.
Интересно, это только со мной или в каждом, идущем рядом, живут такие же?
Или просто похожие?
У каждого должны быть свои, мы ими не делимся, мы их холим, нежим.
Лелеем и пестуем.
Мы их обожаем, потому что жизни без них нет, это плата за жизнь, это то, что мы всегда несем с собой.
Наверное, обычно они спят. До поры, до времени.
Пока не прокричит петух, пока не прокукует кукушка.
Пока не зазвенит пресловутый третий звонок, после которого — их выход.
И ты понимаешь, что тебе больше некуда идти.
Что тебя продали и предали, что все твои тридцать шесть коту под хвост.
Интересно, почему говорят «коту под хвост», а не «кошке под хвост»?
По крайней мере, всем известно, что у кошки под хвостом.
То же самое, что у меня между ног.
Дыра.
Пещерка.
Отверстие.
Киска.
У кошки есть киска, и у меня тоже есть киска.
Я сворачиваю в ближайший переулок и понимаю, что я ничего не понимаю.
Я просто иду, фотографии все еще в сумочке.
Можно их выбросить, вон урна.
Странная, и даже полупустая.
Странная из–за цвета, она ярко–зеленая, какая–то очень веселая, видимо, предназначенная специально для того, чтобы я встретилась с ней на пути.
Я иду, это мой путь, стоит урна, мы встретились.
И я могу выбросить в нее маленький черный пакетик, размером 9х 12.
И тогда все исчезнет, демоны отступят, Седой сможет уснуть спокойно.
Хотя он, наверное, и так спит спокойно, потому что его бизнес должен процветать.
Когда по улицам ходят стада таких дур, как я, то с бизнесом у Седого все будет в полном порядке. Нас всех надо ремонтировать, нас надо собирать по частям, нас надо возвращать к жизни.
Не идти же к психотерапевту или к психоаналитику, пусть к ним ходят американцы.
Одна моя подруга долго ходила на прием к психотерапевту, пока он не решил, что им пора заняться сексом — это должно было избавить ее от состояния внутренней фрустрации.
Так он ей сказал.
Мне плевать, что это такое, фрустрация, я только знаю, что мне опять сделали больно.
И не могу понять, почему.
И еще я хочу разобраться.
Разобраться в том, как мой муж оказался на этой фотографии много лет назад.
И как все это связано с моей матерью.
И с моим отцом, который, вполне возможно, не мой отец.
Хотя стоит ли на это надеться?
И мне опять безумно хочется в туалет, почему я не сделала этого у матери?
До конца переулка еще квартал, потом начнется улица, это я помню. Одна из центральных.
Там есть туалеты, но мне до них не дойти. Не добежать, не добраться, не донести того, что переполняет мочевой пузырь.
По всей видимости, это страх.
Демоны разыгрались не на шутку и им хочется меня унизить.
На днях, ближе к вечеру, возвращаясь домой из магазина, я увидела у двери подъезда женщину, сидящую на корточках.
Она была в приличном пальто и с портфелем.
Я видела ее со спины, судя по фигуре, ей было за сорок.
Она сидела на корточках и писала.
Это было унизительно, я закрыла глаза и быстро вбежала в подъезд.
Задранное пальто и приспущенные колготки.
Но то были не мои демоны.
Мои добрались до меня сейчас.
Я оглядываюсь по сторонам — снег валит по прежнему и никого нет, переулок пуст.
Я сажусь под ближайший голый куст и торопливо задираю плащ.
Демоны начинают бешено верещать, но я отмахиваюсь и приспускаю колготы и трусики.
Если кто–то и пойдет мимо, то мне плевать, сидит под кустом женщина в плаще и черных очках, и делает то, что она делает.
Потому что иначе ей не выжить.
Я чувствую, что я краснею, я много лет не делала этого на улице.
Демоны успокаиваются, я встаю, поправляю одежду и оглядываюсь по сторонам.
Грудь разрывается от боли, наверное, каким–то особенно уж острым коготком один из демонов задел душу.
И она тоже начала кровоточить.
Старый спор о том, чего в женщине больше — тела или души.
Им бы хотелось, чтобы тела. Одно тело, всегда только тело.
Поэтому мы делаем вид, что его не существует.
Мы состоим из одной души.
Хотя каждая из нас знает, что это не так.
Мое тело сейчас облегчилось, но моя душа начала кровоточить.
И темные очки тут не помогут.
Кому будет надо, тот все равно заметит.
Капли крови, будто у меня стигматы.
Но я не святая, я далеко не святая, я просто женщина, которая идет, не понятно куда и не знает, что ей дальше делать.
В этом состоянии совершенно спокойно можно оказаться под машиной, может быть, это и выход.
Но я его не хочу, это очень просто.
Тогда я ничего не узнаю, тогда правда останется невысказанной.
Хотя надо ли это — стремится узнать правду?
Я дохожу до улицы и перехожу на другую сторону.
Здесь магазины, здесь много народа.
Люди с довольными и люди с мрачными лицами.
Люди, чем–то озабоченные, и люди, абсолютно расслабленные.
И спокойные.
Люди.
Человеки.
«Ремонт человеков».
Контора Седого минутах в пятнадцати ходьбы отсюда.
Мне становится холодно и я чувствую, что хочу есть.
